Юную немецкую принцессу Елизавету дома называют просто Эллой. Живёт она в роскошном трёхэтажном дворце в Дармштадте вместе со знатными родителями, сёстрами и братьями. Мама — принцесса Алиса — дочь английской королевы Виктории. Отец — немецкий принц Людвиг.

Когда от постоянного общения с паломниками на отца Митрофана наваливалась физическая усталость, он отдыхал там, где придётся. Для стороннего взгляда — вполне естественное явление. Бывало, сидя на лавке в храме, чуток подремлет, склонив голову, а иногда поспит в кладовке или поднимется на хоры и там вздремнёт. Когда сил не оставалось совсем, он ставил в ряд несколько табуреток — росточку был маленького — снимал валенок, клал под голову и ложился ненадолго отдохнуть прямо в свечном ящике. Временами звуки его негромкого сопения раздавались и с места расположения архиерейской кафедры — почётного четырёхугольного возвышения, устланного тёплыми коврами. Батюшка частенько там спал, укрывшись орлецом — небольшим круглым ковриком с изображением парящего орла, на котором молится архиерей во время богослужения.

Сидит совершенно незнакомая женщина в уголке — ей очень тяжело, но никто об этом кроме неё и Бога не знает. Батюшка подкрадывается к ней, присаживается рядом и заводит разговор по душам — её грусть уходит. В такие минуты, человек чувствовал, что отец Митрофан именно к нему находится ближе, чем ко всем остальным.

Образ жизни архимандрита Митрофана был созвучен значению его имени. «Митрофан» в переводе с древнегреческого — «матерью обнаруженный». В младенчестве мать потеряла его, младенца, в суматохе на железнодорожном вокзале и с помощью неравнодушных людей вновь обрела. В монашестве отец Митрофан в свою очередь находил, буквально «охотился» за людьми, находящимися в огорчённом, горестном и даже бедственном положении, чтобы окрылять их радостью. Отыскивал, как настоящая мать. Только мать, не ощущая преград, спешит ребёнку на помощь и первым делом утешает его. Оберегает, делает всё возможное, ничего не ожидая для себя взамен — ни выгоды, ни благодарности. А в остальном — молится за своё дитя, вверяет его в попечительство Божие и живёт со спокойным сердцем.

Таким и был отец Митрофан. Ему не были безразличны люди. При встрече батюшка иногда любил задавать один и тот же простой вопрос:
— Как тебя зовут?
— Александр, — отвечал, например, семинарист.
— Как зовут? — тут же повторно спрашивал батюшка.
— Александр, — снова звучал ответ.
— Как тебя зовут? — допытывался отец Митрофан и с невозмутимым видом ждал ответа, демонстрируя непонимание. Зачастую люди отвечали ровно столько раз, сколько их спрашивали и только потом задумывались о причинах постановки самого вопроса.

— Людмила, а ты людям милая? — спрашивал отец Митрофан, открывая одновременно подспудный смысл вопроса: насколько образ жизни человека соответствует его имени.

Существует наблюдение, дающее основание заметить некое подобие добродетельных христиан с теми святыми, имена которых они носят. Священник Павел Флоренский писал, что каждое имя направляет жизнь личности по своему руслу и не даёт потоку жизненных процессов протекать где попало. И в этом русле именно сама личность определяет нравственное его наполнение. Имя есть определённый ритм жизни. Когда человек устремляется к святости, тогда и можно наблюдать некоторое его сходство с жизнью святых.

Непрестанное попечение о людях было свойственно небесному покровителю батюшки — святителю Митрофану Воронежскому. Неравнодушная забота являлась мелодией души и отца Митрофана. Батюшка мог сесть в храме на лавку рядом с человеком, которого первый раз видел, и, выслушивая проблемы, клал голову ему на плечо и что-то с любовью растолковывал. Иногда острым коротким пальцем постукивал по колену, руке, голове, словно вбивал свои слова, как гвозди, чтобы человек их хорошо запомнил. Мог упереться лбом в лоб, и тогда в его взгляде можно было утонуть; мог ласково погладить по щеке, обнять или просто взять за руку.

Взрослый на вид, а в движениях — как дитя. Одет в коротковатые трикотажные брюки василькового цвета от спортивного костюма «Динамо» с отвисшими коленями. В брюки заправлена приталенная бежевая рубашка в стиле «Диско» — отголосок забытой мужской моды начала 1970-х — с пышными цветами на груди и с массивным, заострённым на концах воротником. Вся одежда, по-видимому, досталась ему за чьей-то ненадобностью.

В расстёгнутых сандалиях на босу ногу он спешил к свечному ящику, держа в левой руке скомканную, засаленную от жирных волос кепку несуществующего в природе цвета. Его русые волосы на голове застыли, как полёгшие в поле стебли пшеницы после сильного и порывистого ветра с дождём. Они были странно примяты и местами беспорядочно торчали в разные стороны.

Когда мужчина приблизился к отцу Митрофану, застыл на минуту, как вкопанный, и произнёс странную речь:
— О!.. Митрофан! Ты мне, это… мыло дай. Дай мне мыло! Меня зовут в баню, а мыла нет. Давай скорее, автобус ждёт!

Отец Митрофан улыбнулся и медленно нагнулся — достал из-под стола и выложил на стол кусочек мыла. Откуда взялось мыло в свечном ящике ещё догадаться можно было. Руки помыть или ещё для какой-нибудь нужды.

Объясняя своё требование, мужчина интенсивно махал руками, как на пожаре, но внезапно остановился. Почесал кепкой спину и продолжил:
— А!.. Митрофан! Ещё же мочалка нужна в бане! Дай мне мочалку!

Здесь стоит напомнить, что диалог происходил в храме. Откуда появилась мочалка в руках отца Митрофана — догадаться было уже невозможно. К тому же батюшка улыбался ещё сильнее и был очень рад, словно к нему приехал издалека близкий родственник.
А человек по-прежнему не унимался:

 — Митрофан, давай скорее! Меня люди ждут, автобус. Понимаешь? В баню ж еду, в Слоним! Мыться ж буду. Митрофан, а после бани чаю попить нужно. Дай мне сахару!

Батюшка дал ему всё, что тот просил, и услышал слова благодарности:
— Митрофан хороший. Он очень хороший! Девяносто лет жить будет.

Молодой человек активно жестикулировал, кричал, что опаздывает, и, наконец, ушёл, не взяв ничего, что дал ему отец Митрофан… Старец по-прежнему улыбался с нежностью и любовью. Как оказались в тот день в свечном ящике мыло, мочалка, сахар и чай — осталось тайной.